И сквозь бред своих снов,

И сквозь кому души,

Погружаясь на дно извращения,

Слышал: дьявольский рев

Глас надежды душил,

Отрезая мне путь к возвращению…

Тьма была такой плотной, что, казалось, ее можно было трогать, мять или резать ножом на тонкие, непрозрачные ломти, а потом, как мозаикой, выкладывать этими глянцевыми непроницаемыми кусочками ледяные, чуть влажные стены вокруг.

Холод и тьма - единственное, что наполняло этот стальной мешок где-то глубоко под землей. Вентиляция не работала. Воздух, а точнее то, что раньше было им, застывшим плотным клейстером наполнял небольшое пространство, вполне найдя общий язык с его главными хозяевами.

Холодом и тьмой.

А еще глухой, абсолютной тишиной.

Существо, запертое здесь, уже не было женщиной. И пока оставались силы и работали хоть какие-то инстинкты, оно чутко, по-звериному, ловило малейший шорох, легчайший намек хоть на какое-то присутствие из того, внешнего мира. Такого восхитительного и прекрасного, наполненного упоительными ароматами, главным из которых для существа всегда оставался терпкий, солоновато-сладкий аромат бьющей из разорванной артерии теплой человеческой крови.
То, что наполняло ее жизнь смыслом. То, что возвращало ей разум.
Пусть ненадолго, на краткий миг давало возможность из остервеневшей твари, из всех инстинктов помнящей только «выпить, разорвать», стать скулящим от ужаса и тоски зверенышем, почти забывшим свою прежнюю жизнь, но все еще последним усилием цепляющимся за ускользающие, истаивающие воспоминания яркого солнечного света во взъерошенных мужских волосах и нежной ласки прохладных губ.

О ком они были?

Она не знала. Крошечным грязным клубком скорчившись на полу, без сил, без желаний, без мыслей, она умирала.

Уже несколько дней не притрагиваясь к той отвратительной дряни, что давали ей так долго, и которую она пила, зная, что вонючая мерзость не даст сил, не очистит разум, что солоноватое пойло, которое тоже было кровью, кровью животных, только продлит агонию, сделает пытку еще мучительней. И, в конце концов, она станет ничем, куском ледяного застывшего камня за толстой бронированной дверью, по сравнению с которой вход в атомное бомбоубежище показался бы сделанным из картона.

Она не призывала смерть. Она была слишком зверем для этого. Но зверем, обессилевшим настолько, что выключился главный инстинкт самосохранения: «жить, есть». И тот, кто с неослабевающим вниманием наблюдал за ней все это время, понял – время пришло. Еще чуть-чуть и никакая, самая свежая человеческая кровь не вернет ее к жизни, не возродит рычащую, кровожадную тварь с нестерпимо режущим блеском алых зрачков в той, что равнодушным, обессилевшим зверем сейчас встречала свою смерть.

В последний раз взглянув на монитор и убедившись, что существо никак не отреагировало на очередной контейнер со свежей порцией звериной крови, он встал и стремительно вышел.

«Время. Пора»

Мысль резала его тонким жалом, кромсала бессмертную плоть алмазным ножом, корежила и ломала. Неумолимая, безжалостная, подчиняющая. Он не сопротивлялся. Он никогда не боролся с кошмаром, что однажды ворвался в его жизнь и стал в ней полноправным хозяином.

Эдвард Каллен всем своим каменным, мертвым сердцем верил в то, что заслужил это.

****

Какие бы катастрофы не случались в мире, это не заставит его измениться в одночасье. И дом Калленов по-прежнему был светел и прекрасен, несмотря на темный ужас, поселившийся неподалеку. Положа руку на сердце, именно теперь жизнь здесь кипела и била ключом, солнечным лучом скользила по комнатам, радостным визгом оглашала лужайку перед домом, топотом детских ножек прогоняла тени из углов и скрипом новеньких качелей под старым дубом наполняла счастьем мертвые сердца его обитателей. Малышка Ренесми Каллен, придя в этом мир, подарила им столько радости, любви и света, что легко и без малейших усилий заставила Калленов забыть, что именно она привела в этот мир монстра.

От которого не было спасения.

Сумасшедшую кровожадную тварь.

И Каллены, не задумываясь, избавились бы от нее – с облегчением и без мук совести. Она была для них лишь источником постоянного страха перед будущим – не более. И, тем не менее, они не могли тронуть ее и пальцем.

Потому что мертвое, навеки застывшее сердце Эдварда Каллена все еще сжималось и трепетало при имени Беллы Каллен. Потому что не было дня, часа, мгновения, на которое он бы забыл ту, что когда-то была его женой. Потому что маленькое, теплое счастье, сердце этого дома – Ренесми Каллен, любила мать как ни кого в этом мире. И если мамочка не появлялась у ее кроватки слишком долго, плакала по ночам, капризничала за столом, бледнела и вгоняла в панику свою самую преданную няньку - Розали. Только мамочка, похудевшая до прозрачности, с неистовым блеском алых глаз и неожиданно осторожными, мягкими руками - могла вернуть гармонию в маленький мир дочери.

И оба они – отец и дочь любили ее до самозабвения. Один - отчаявшийся, потерявший всякую надежду, другая – слишком кроха, чтобы понять, что непоправимое уже случилось и даже ее любовь не вытащит мать из того ада, в котором та очутилась после ее рождения.

Эдвард вошел в дом вскоре после обеда. Ренесми сладко спала в детской наверху. Недавний подарок Джейка – велосипед – был как нельзя кстати. На его освоение уходили все силы этой непоседы, и она уже второй день спала как убитая. Последние несколько дней малышка все больше капризничала и почти перестала кушать. Розали птичкой порхала вокруг, пытаясь соблазнить любимицу очередным кулинарным шедевром или увлечь новой игрой. Но Ренесми совершенно по-калленовски хмурила бровки и молчала. Она взрослела буквально на глазах и крики: «Мамочка! Хочу мамочку!» остались в прошлом. Так что объявившийся накануне Джейк в компании двухколесного синего чуда был встречен радостным визгом совсем затосковавшей Ренесми и дружными облегченными вздохами всех Калленов.

В ожидании Эдварда семья собралась в гостиной. Никто даже не пытался сделать вид, что чем-то занят. И когда он вошел, все головы дружно повернулись навстречу. Не было задано ни одного вопроса. Одного взгляда на его потемневшее лицо было достаточно, чтобы понять – время вышло.

Эдвард остановился в дверях и, глядя поверх голов в огромное окно, глухо произнес:

- Я – в Сиэтл. Ночью вернусь.

В ответ - тишина.

Он перевел взгляд на Карлайла:

- Присмотри за ней.

- Не беспокойся, - холодновато прозвучало в ответ.

Он развернулся, собираясь выходить, и в спину ножом ударил тонкий голос Эсме:

- Эдвард!

Эдвард застыл. Он наизусть знал все, что она хочет сказать ему. Сколько раз уже слышал все это: сочувствующие разговоры «по душам», раздраженные, полные страха мысли.

Все как всегда. Ничего нового. Они до последнего надеялись, что уж на этот раз все закончится. Что, наконец, наступит долгожданное освобождение для них всех.

- Что ты хотела, Эсме? – не оборачиваясь, ровно спросил он.

- Нет, ничего, - ее лицо исказилось, казалось, она вот-вот заплачет. – Иди.

- Иди, Эдвард, - эхом повторила за ней Розали. – Несси совсем извелась, не ужинает уже три дня…

Эдвард, не ответив, вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Он не заблуждался на счет их мотивов. Семья жалела Несси, отчасти – его. Но и за себя они боялись тоже. Потому что то, чем он занимался было действительно преступлением.

Безжалостным и отвратительным с человеческой точки зрения и лишенным всякой логики и смысла с точки зрения любого вменяемого вампира.

Эдвард Каллен отправился в Сиэтл, за очередной жертвой.

Беллу надо было покормить. С некоторых пор Белла предпочитала только теплую, свежайшую человеческую кровь еще агонизирующей жертвы.

И ничего более.

****

Эдвард несся сквозь сумрачные, исхоженные вдоль и поперек леса, ничего не видя перед собой. Мысли его были далеко. У него теперь почти никогда не было времени подумать, вспомнить. Все свое время он делили между двумя женщинами – женой и дочерью, без остатка отдавая им всего себя. Тем ценнее были для него краткие мгновения одиночества, когда можно было позволить себе просто вспомнить, попытаться в очередной раз понять, как же получилось, что все пошло не так, где он ошибся, как допустил, чтобы с женщиной, в которой был весь смысл его существования, случилось непоправимое.

Виновных, конечно, не было. Разве были виноваты они оба – влюбленные и шальные, потерявшиеся друг в друге? Разве была виновата его Белла, решившая оставить ребенка и родить его несмотря ни на что? И был ли виноват он сам, до последнего борясь за ее жизнь, пусть даже это было НЕжизнью, а только лишь существованием? Но каждый раз, мысленно возвращаясь в ту осень, он мучился одним и тем же вопросом: а чтобы он сделал, знай, чем закончится обращение Беллы? Смог бы он еще тогда оставить ее, умирающую, без помощи, наверняка зная, какого монстра породит?

Эдвард боялся признаться самому себе в ужасной правде, но ответом скорое всего было «да», тысячу раз – «да». Несмотря на все жертвы, счет которым шел на десятки, несмотря на то, что в этом скалящемся, ничего не помнящем существе, которому надо было только одного – крови и боли его добычи, он продолжал любить ее, любить тень маленькой хрупкой школьницы, своей соседки по парте, прелестной невесты в белом, как снег, платье, обворожительной соблазнительницы в тот их единственный месяц вдвоем на острове Эсме.

Остров… Да, он стал началом кошмара. Первые нетерпеливые толчки в округлившемся животике насмерть перепуганной Беллы, все те недели, наполненные непрекращающейся болью, страданиями, борьбой Беллы с ними всеми. И все это ради одного – жизни малышки. Белла победила. Справилась с ними всеми – маленькая человеческая девочка. Кто же знал, что подведет себя она сама, в самую последнюю минуту, когда казалось, что они выиграли у судьбы эту партию, что все уже позади? Эдвард в мельчайших деталях помнит тот роковой день, когда его мир рухнул – окончательно и бесповоротно.

Он оставил ее тогда буквально на несколько минут. С самого утра закапризничала Несси, и никто не мог справиться с орущим младенцем. Даже Джейк, который, казалось, одним своим присутствием благотворно действовал на малышку, сконфуженно улыбаясь, передал ее на руки своего вечного соперника – Розали. У него на руках Несси буквально захлебнулась криком. Та, торжествующе сверкнув глазами в сторону «пса», загулькала над Несси с утроенным рвением, но с тем же успехом. В конце концов, вокруг них столпилась вся семья, растерянно глядя на кричащий сверток. После короткого совещания было решено призвать «тяжелую артиллерию» в лице Эдварда, ни на шаг не отходившего от так и не пришедшей в себя Беллы который уже день. На руках Эдварда Несси ненадолго затихла, но уже через несколько минут раскричалась снова.

Он помнил, как, встревожено глядя в покрасневшее от крика личико дочери, краем уха уловил наверху какой-то шорох. Но Белла не подавала никаких признаков жизни, и он решил, что это просто ветер шумит в кронах деревьев. Раскапризничавшаяся малышка казалось тогда куда важнее непонятных шорохов этажом выше.

Итак, пять минут, что его не было возле Беллы, решили исход дела. Потому что когда Эдвард, с Несси на руках, поднялся наверх, ее кровать была пуста, а окно распахнуто настежь. Он мгновенно все понял, и, передав дочь на руки Розали, кинулся в погоню. Точнее, кинулись они все. Даже Джейк. В доме осталась Розали, которой не было до сбежавшей Беллы никакого дела и, продолжавшая горько плакать, Несси.

Он бежал как никогда в жизни, далеко обогнав всех. Ужас холодными лапами все сильнее сжимал его в своих объятиях.

Пять минут.

Масса времени, чтобы она смогла убежать достаточно далеко и совершить непоправимое. Тогда он еще надеялся догнать ее и все исправить. Через десять минут Эдвард понял, что все еще хуже, чем казалось в начале. Белла обманула его. Его, столетнего вампира, со всем его опытом слежки и охоты за дичью. Ведомая древними инстинктами, она мастерски путала следы, и смогла выиграть еще минут десять, которые они все потратили, чтобы вернуться и найти ее след.

Они проплутали бы еще дольше, если бы не густой, тяжелый запах свежей – человеческой! – крови, что буквально захлестнул их через какое-то время.

И они побежали. Побежали, уже зная, что увидят, но, как оказалось, все-таки совершенно не готовые к тому «сюрпризу», что приготовила им всем «малышка Белла».

Это был небольшой палаточный лагерь любителей «активного отдыха». Когда они , наконец, нашли его, от него осталось совсем немного. Буйство красок, царившее в том месте, навсегда запечатлелось в памяти Эдварда. Усыпанная желтыми лоскутами растерзанных палаток маленькая поляна меж высоких елей была, как хвойными иголками, покрыта останками человеческих тел, еще теплых, будто дымящихся неестественно алой кровью, которой было залито все вокруг.

Желтое и алое. Солнце и кровь.

И запах. Невыносимо сладкий, будоражащий, лишающий разума. Запах человеческой крови. Наверное, Каллены бы не выдержали. Как бы цивилизованы не были они все, по сути своей они были всего-навсего вампирами. Кровососами.

Их остановила она. Белла.

С отсутствующим видом сидящая у последнего, еще живого, содрогающегося в мучительных конвульсиях тела, она со счастливой и светлой улыбкой ребенка, получившего рождественский подарок, потрошила его. Не торопясь, со вкусом, прикрывая от наслаждения глаза при особенно громких и мучительных стонах своей жертвы. Она нежно, почти любовно проводила своими острыми, как алмаз когтями по агонизирующему телу, чутко прислушиваясь к звукам расходящейся плоти. Она была так увлечена, что совершенно не заметила их присутствия.

Они же, застыв, не могли ни двинуться с места, ни оторвать от нее глаз. С первого взгляда было понятно, что то, чем занималась их «малышка Белла» не укладывалось в такой привычный алгоритм поведения новорожденных. Единственным их желанием после обращения было - напиться. И только. То, что творила Белла не укладывалось ни в какие рамки. Она не пила, хотя, судя по ее виду, это было первым, что она сделала, дорвавшись до лакомства. Сейчас она играла, наслаждалась и упивалась чужими страданиями, отдаваясь этому всем своим существом, не видя и не слыша ничего вокруг.

Первым очнулся Джейк. Шерсть дыбом встала у него на холке, и бешеный рык разнесся над поляной. Белла, наконец, оторвалась от своей утихающей, буквально нашинкованной жертвы и, подняв тонкую, изящную ладошку, помахала ему, улыбнувшись во весь рот:

- Привет, Джейк! И ты здесь? Рада видеть!

Потом перевела взгляд на сгрудившихся на краю поляны Калленов, вскочила и, улыбаясь все той же лучистой улыбкой, воскликнула:

- А, это вы! Извините, неудобно получилось, убежала и не поздоровалась! – тонкая морщинка пролегла между ее бровей. – Мне было некогда, я должна была бежать, сюда. Ну, вы понимаете…

Она неопределенным, полным изящества, жестом обвела вокруг себя. Затем с недоумением стала оглядываться, будто только сейчас начала осознавать, где находится. С каждым мгновением ее глаза распахивались все шире, и если бы это только было возможно, она, казалось, становилась все белее и белее. Спустя несколько долгих мгновений, показавшихся всем вечностью, Белла перевела на них взгляд, отыскала в толпе Эдварда и отчаянным, срывающимся голосом прошептала:

- Эдвард, это все я?!

Он молчал. А что он мог ответить? Да она и не нуждалась в его словах.

Белла рухнула на колени посреди всего этого кошмара, сотворенного ею, и, уставившись на свои залитые алой, лаковой кровью ладони, взвыла раненым зверем. И вой этот, полный ужаса, тоски и отчаяния далеко разнесся над притихшим лесом.

Какое-то время они еще надеялись, что это был просто срыв. На Беллу в одночасье навалилось слишком много: мучительные роды, обращение… Да и вообще, любой вампир отлично знает, как ведут себя новорожденные – редко когда удавалось обходиться без массовых жертв. Они, не сговариваясь, постарались забыть эту светлую улыбку невинного ребенка над хрипящим обезображенным человеческим телом, дружно делая вид, что не случилось ничего из ряда вон выходящего. Белла, в шоке, каменным изваянием просидела сутки у себя, уставившись в одну точку и ни на что не реагируя. Из ступора ее вывела Несси, которую принес Эдвард. Белла очнулась, посветлела лицом, начала потихоньку общаться. Так же как и все, она тоже избегала разговоров о случившимся, все свободное время посвящая мужу и малышке. Еще через двое суток Эдвард стал замечать, что она нервничает, вспыхивает по пустякам, и почти перестала брать на руки дочь. Он, опасаясь опоздать, прямо спросил:

- Белла, ты голодна?

Она подняла на него измученные, полные глухой тоски алые глаза.

- Да, - выдавила она. И как-то по-детски спросила:

- Когда мы пойдем на охоту?

Он облегченно выдохнул.

- Господи, Белла, почему ты молчишь? Не надо терпеть, мы можем отправиться немедленно.

- Так побежали, - нетерпеливо схватила она мужа за руку, позабыв про все на свете, и совершенно не замечая на Несси, мирно спящую у него на руках. Он постарался не обращать внимания на этот тревожный звоночек, жадный, нетерпеливый блеск ее глаз. Она была новорожденной, разве можно было требовать от нее слишком многого?

Они поохотились, и все прошло замечательно. Белла успокоилась и казалась вполне счастливой. Но уже на следующий день, ближе к вечеру, Эдвард застал ее недалеко от дома, с мертвым зайцем в руках, с вымазанным подбородком, в забрызганном свежей кровью платье.

- Белла, что?! – кинулся он к ней.

- Есть хочу, - пожаловалась она. – Все время хочу есть. А тут он мимо бежал, не сдержалась.

- Не надо сдерживаться, Белла. Хочешь есть – ешь. Это не та вещь, где нужно держать себя в руках. Это нормально.

Она стояла, отвернувшись и как-то ссутулившись, сжимая в ладонях этого несчастного зайца. Помолчала, а потом тихо, сбивчиво и очень быстро заговорила:

- Нет, Эдвард, ты ошибаешься, вы все ошибаетесь. Это ненормально. Посмотри на меня – суток не прошло, а я уже умираю от голода. Такое ощущение… будто я и не ела вовсе, будто вместо отличного обеда из трех блюд я выпила стакан воды. А мне мало воды, Эдвард, я есть хочу!

Белла резко обернулась, и он отшатнулся от оскалившихся ему в лицо неприкрытых голода и жажды. Она, уловив это его движение, с видимым усилием взяла себя в руки:

- Не знаю в чем тут дело, Эдвард, но что-то точно пошло не так. Думаю, нам надо поговорить с Карлайлом.

И побежали дни. Очень скоро они поняли, что сколько бы Белла не охотилась, кровь животных – не та пища, что способна утолить ее голод. Карлайл, не вылезающий из кабинета, в бесплодных попытках понять, что же происходит с невесткой, принес донорскую кровь, которая так нравилась ей во время беременности. Эффект превзошел все ожидания – кровь просто не усваивалась. Так они узнали, что Белле нужна только самая свежая, теплая еда, кровь еще живой жертвы. Они боялись произнести вслух страшную правду, хотя уже тогда прекрасно понимали к чему все идет.

Белла продержалась неделю. С запекшимися губами и черными кругами на пол-лица она держалась из последних сил, и Эдвард ничем, абсолютно ничем не мог помочь ей!

Через неделю жена сбежала. Сбежала, несмотря на то, что за ней следили. Белла становилась дьявольски хитрой и изворотливой и могла провести кого угодно. На этот раз ее хватились почти сразу и догнали очень быстро. Она была так голодна и измучена, что даже не смогла далеко убежать. Просто вышла на трассу и остановила первый проезжающий автомобиль. Водитель, скорее всего, почувствовал неладное, потому что остановившись, из машины не вышел и дверь не открыл. Когда они прибежали, то увидели вскрытый как консервная банка автомобиль и выпитого досуха мужчину. И Беллу, которая бездумно, как куклу, усаживала его обратно на водительское место. Потом она обернула к ним совершенно чистое, без единого пятнышка лицо, усмехнулась и, облизнувшись, зло пролаяла:

- Мало! Еще хочу!

Позже, когда она пришла в себя, было все: бесслезная многочасовая истерика, отчаяние, крики: «Ну сделайте хоть что-нибудь!». И безжалостный, категоричный вердикт Карлайла, который, усевшись напротив обессилевшей и затихшей Беллы и сжав в ладонях ее пальцы, сказал:

- Дорогая, думаю, всему виной твоя беременность. Ты же понимаешь, это уникальный случай - забеременеть и родить ребенка от вампира. Скорее всего, изменения, начавшиеся в твоем организме, когда ты была еще человеком, привели к тому, что наш способ питания категорически не походит тебе. Судя по всему, кровь животных для тебя, и правда, не более чем вода для голодающего. Умереть сразу не дает, но и не насыщает.

- То есть, - прошептала Белла, - если я буду продолжать пить кровь животных, то, в конце концов, просто умру от голода?

- Да, именно так, - жестко ответил Карлайл. – Белла, ты же понимаешь, что проблема не только в этом. Твои… провалы памяти…

Белла угрюмо усмехнулась.

- Будем называть вещи своими именами, Карлайл. Какие провалы? Я становлюсь совсем другой… тварью, когда голодна. Вы никогда не спрашивали меня, но ведь я помню кое-что… Мне так нравится, Карлайл! Это такое наслаждение, почти также как пить! Ты слишком хорош, тебе не понять, но то, что я делаю с этими несчастными… - она оскалилась, и глаза у нее стали совершенно безумными. – Это так приятно Карлайл, - бормотала она. – Чувствовать их боль, слышать хруст их костей… Их крики, Карлайл, они как музыка… Им так же больно, как и мне… тогда… на той ужасной кровати… когда я горела…

На это невозможно было смотреть, это было невозможно слушать. Перед ними сидела полубезумная, кровожадная тварь и смаковала самые отвратительные подробности происшедшего, закатывая глаза и… едва не причмокивая от удовольствия. И Эдвард, не выдержав этого зрелища, грубо схватил жену за плечи, встряхнул ее, что есть сил, и закричал прямо в перекосившееся лицо:

- Белла, очнись, что ты несешь?!

Она вздрогнула, моргнула, будто проснулась.

- Не нравлюсь, милый? – прошипела она, усмехнувшись. – Так я теперь такая, и другой у тебя не будет.

Она вывернулась из его рук и бросилась вон. Следом за ней кинулись мужчины. Белла не убежала далеко. Уже через несколько секунд вампиры наткнулись на нее, сидящую на камне возле реки, и пристально глядящую на стремительно бегущую воду. Каллены окружили беглянку полукольцом и замерли. Все молчали. Потом она, не оборачиваясь, спокойно произнесла:

- Я не могу это сдерживать. Видит Бог, как бы я хотела, но – не могу. Вы все не удержите меня, как бы ни старались. Я долго думала, у вас есть только два выхода: либо убить меня, либо построить какое-то убежище, способное выдержать такую, как я. Я постараюсь, но жертвы еще будут.

Она оглянулась и, глядя прямо в глаза Эдварду, закончила:

– И на вашем месте я бы поторопилась. Мой аппетит становится все сильнее.

Потом встала и, подойдя к Карлайлу, обняла его, прошептав на ухо, почти прежним голосом «малышки Беллы»:

- Ты – моя последняя надежда, Карлайл. Я потерплю ради Несси и Эдварда столько, сколько тебе потребуется, чтобы найти выход. Он обязательно должен быть, ведь, правда?

И Карлайл, пряча глаза, впервые за все годы, что Эдвард знал его, соврал:

- Конечно, родная. Даже не сомневайся.

****

Как и обещал, Эдвард вернулся ночью. Он мог бы обернуться и быстрее, но для того, что выследить и поймать подходящую жертву требовалось время. А учитывая, что их количество росло невероятными темпами, прятать концы в воду с каждым разом было все сложнее и сложнее. Безусловно, самым значительным их достижением было то, что они смогли договориться с Джейком. Стая даже не подозревала, что творится буквально у нее под боком. Впрочем, как и Джейк не знал истинного положения вещей. Иначе вряд ли продолжал бы поддерживать договор с Калленами. Сложно сказать, что повлияло на его решение - прежняя дружба с Беллой или теперешнее крайне непростое отношение к Несси – но он не выдал Беллу сородичам, более того, закрыл глаза на тот единственный «инцидент» на поляне, свидетелем которого стал. Так что хотя бы с этой стороны Каллены чувствовали себя в относительной безопасности. Но временами Эдвард диву давался, что их до сих пор не засекли те же полиция или Вольтури. Особенно в тот период, когда еще не было сооружено убежище для Беллы, и Каллены практически не могли контролировать массовые убийства, совершаемые ею в окрестностях Форкса и Сиэтла. По чести сказать, все, что они тогда могли – максимально ликвидировать последствия ее «развлечений». Это была еще та работенка, и не все удалось так, как хотелось бы. В полиции Сиэтла и Форкса все еще лежит парочка нераскрытых дел «ритуальных убийств», и Эдвард до сих пор не мог заставить себя забыть леденящие подробности. Белла тогда превзошла саму себя, и они, при всем желании, не смогли скрыть это от полиции. Сейчас, когда этим занимался Эдвард, риск быть разоблаченными сведен к минимуму. Он действовал предельно осторожно, его «клиентами» были преимущественно потенциальные смертники: бродяги или наркоманы.

Очередной «обед» - он запрещал себе думать о нем как о живом пока человеке – был без сознания, что предельно облегчало задачу. Когда жертва кричала и вырывалась… Эдвард тряхнул головой, прогоняя непрошеные воспоминания. Он давным-давно смирился со своей участью убийцы. Не искал оправданий и не просил жалости и понимания окружающих. Это был его выбор. Где на одной чаше лежала жизнь Беллы, а на другой – случайных, подвернувшихся под руку мужчин и женщин. В любом случае он был у цели – впереди темнел вход в убежище, спрятанного глубоко под землей. И шагая вниз по влажным бетонным ступеням все глубже и глубже, метр за метром, он вспоминал, как шла здесь в первый раз Белла, сама, по доброй воле, спускалась в яму, как в могилу. Шла, тогда еще полная надежды, что это ненадолго, что они вытащат ее оттуда.

Не вытащили.

Да вытаскивать уже было и некого. То, что обитало в сырой, промозглой тьме уже давно не было Беллой. Даже в минуты краткого просветления, не мучимая чудовищным голодом, ему в лицо продолжало скалиться сумасшедшее, плачущее и хохочущее существо, не имеющее ничего общего с его Беллой. И лишь в краткие мгновения, которые были все реже и короче, она возвращалась. Но и тогда уже не принадлежала ему. Все это время было отдано малышке Несси. И он не роптал, понимая, что только ради дочери Белла все еще держится.

В последний раз… Это было пару месяцев назад…

Белла, уложив Несси, спустилась к нему и, жутко ухмыляясь, прищурившись, хриплым, сорванным от постоянных криков голосом произнесла:

- Мне надо сказать тебе кое-что.

- Я слушаю, - он старался казаться спокойным, держать себя в руках, но все внутри сжалось от предчувствия чего-то ужасного. Хотя было еще что-то в этом мире, способное устрашить его?

- Эдвард, мой милый муж, - издевательски просипело существо напротив, - надеюсь, ты не думаешь, что так будет продолжаться вечно? Ты же понимаешь, что даже если твоей любви, - она зло выплюнула ему в лицо последнее слово, - хватит на то, чтобы скормить мне весь Порт-Анджелес целиком, в этом вряд ли будет смысл? Ты же видишь, во что я превращаюсь? Ты же понимаешь, что это пока не конец и будет еще хуже?

О да, он видел и понимал. Твою мать, он оказался жалкой тряпкой и слабаком, не способным принять решение за нее. И теперь был вынужден стоять здесь и слушать полубезумный бред существа, которое, цепляясь последними крохами разума за этот мир, принимало сейчас окончательное решение за него.

Ради него. Ради Несси. Ради них всех.

Как и всегда, она оказалась сильнее. Его Белла.

- Эдвард, - она внезапно заговорила почти нормально, - ты как никто знаешь, что даже самое горячее желание умереть в нашем случае не самый прямой путь к смерти. Я не могу убить себя, и тебе прекрасно это известно. Я терпела, пока Несси была крошкой, я понимала, насколько от меня зависит ее жизнь. Но она выросла, Эдвард. Не перебивай, я знаю, что она еще малышка, но она справится, я вижу. Я же мать, Эдвард, пусть безумная, но мать, кому, как ни мне знать ее? Я не хочу, чтобы однажды дочка увидела, какой я стала. Пусть запомнит меня хотя бы такой, как сейчас, все-таки это лучше чем ничего. Мое время закончилось, Эдвард. Кого мне еще просить, как не тебя? Я хочу всего лишь смерти, покоя. О большем и не прошу.

- Белла, - он шагнул к ней, - я знаю, что прошу слишком многого, но может быть…

- Не может, - она вновь оскалилась, - хватит врать самому себе, хватит уже купаться в жалости и мнимой любви ко мне. Жалость! Любовь! Я не могу больше слышать об этом! Если бы ты думал обо мне, а не о себе, я не стояла бы здесь сейчас и не уговаривала тебя!

- А может, - внезапно мурлыкнула она, - тебе нужно алиби, муженек? Мотив? Тебе нужна причина поубедительнее, чем моя просьба? Так в чем дело, ты только мигни, я устрою такую кровавую баню, что у тебя рука не дрогнет, чтобы…

- Замолчи, - прохрипел Эдвард. – Я понял. Обещаю тебе, я все сделаю. Дай мне время, я не могу так… сразу.

В долю секунды Белла оказалась так близко, что он почувствовал ее растрепанные волосы у своей щеки, потом ледяные ладошки обвились вокруг его шеи, ее пальчики запутались у него в волосах, и, прежде чем впиться ему в губы страстным, нетерпеливым поцелуем, она жарко выдохнула ему в рот:

- Не жалей!

А дальше было безумие. Когда губы не целуют, а кусают, пальцы не ласкают, а впиваются в любимое тело, до боли, до крика. Безумие, наполненное стонами, всхлипами и обжигающим, головокружительным экстазом, горьким как полынь от мысли, что никогда, никогда больше… И он цеплялся за каждое мгновение в ее объятиях, смаковал, запоминал каждый ее стон, ласку губ, гладкость и упругость кожи, изгиб бедра и выгнутую в экстазе шею.

Все кончилось внезапно.

Уже на пике, сжавшись вокруг него, прижимая к груди его голову, она внезапно захохотала. Взахлеб, подвывая как волчица, подвизгивая. Затем оттолкнула его от себя и, как была, обнаженная, кинулась вон из дома.

Так они попрощались, так она смогла сказать ему «спасибо». Как смогла, как получилось.

Да, он медлил слишком долго. Преступно долго. Это была его последняя подлость по отношению к жене. Он просто не мог найти в себе сил на окончательный, решительный шаг. И вот, дотянув до последнего, понял, что не может сделать этого, не дав ей попрощаться с дочерью. Отказать в праве Несси в последний раз взглянуть на мать. И теперь Эдвард нес последнюю жертву, молясь про себя, чтобы она не была напрасной, чтобы его Белла, хоть на несколько минут, вернулась в этот мир.

Он остановился у тяжелой двери. Полутораметровая броня - единственное, что могло удержать ее. Единственное, что он смог предложить любимой в качестве альтернативы. Дверь тяжело, неохотно распахнулась, его окатило волной затхлого, какого-то мертвого воздуха. Изнутри не доносилось ни звука. Он поднял с пола тело, начавшее подавать признаки жизни, и шагнул внутрь.

Белла, сжавшись, в комок, лежала у дальней стены, куда не падал свет из коридора. Эдвард подошел к ней, и положил рядом «тело», с неудовольствием отметив, что человек полностью пришел в себя и сейчас со страхом и недоумением оглядывается вокруг. Она никак не отреагировала на их присутствие. Это было плохим знаком. Обычно запах живого, теплого существа поблизости вызывал вполне однозначную реакцию с ее стороны. Но сейчас Белла даже не открыла глаз, как никогда напоминая каменное изваяние. Муж склонился над ней, ласково провел ладонью по спутанным волосам.

Ничего.

Нежно и осторожно, как младенца, он перевернул ее. Тонкая ручка с глухим стуком ударилась о бетонный пол, голова безвольно склонилась на бок. Эдварда стиснул зубы, борясь с подступающей паникой.

Опоздал?

Он вскочил и кинулся к жертве, которая, тихо подвывая от ужаса, пыталась отползти от этого непостижимого существа, копошащегося во тьме.

- Нет! – захлебываясь рыданиями, запричитал человек. – Не надо! Я не хочу!

Вампир не слушал. Он давным-давно перестал слышать их, и уж точно не сейчас, когда страх, что он слишком долго медлил, что она умерла здесь одна, кипятком струился по его венам. Схватив не прекращавшего что-то кричать человека за шиворот, он подтащил его к Белле, прижал к полу, чтобы не дергался и одним движением располосовал ему руку от локтя до кисти. Человек всхлипнул в последний раз и затих. Ему некогда было выяснять в обмороке он или просто потерял голос от ужаса. Низко склонившись над Беллой, Эдвард смотрел, как капля за каплей теплая, невероятно пахнущая кровь, стекала на побелевшие губы Беллы.

Одна, вторая, третья… Кровь скапливалась в уголках губ и бежала дальше, по щеке. Ничего.

- Белла, маленькая моя, очнись. Ну же, давай, девочка, открой глаза. Смотри, что я принес тебе, ты же любишь это, правда? – как в лихорадке бормотал он. – Давай, Белла.

И будто ответом на эти слова ее веки распахнулись, и алые, без всякого выражения глаза уставились ему в лицо. Она медленно, будто смакуя, облизнулась, как кошка, вылизывая губы дочиста, и что-то простонала. Он поудобнее перехватил руку несчастного, и кровь опять заструилась между жадно приоткрытых губ. Белла так и лежала – навзничь, неудобно вывернув голову, у нее не осталось сил даже на то, чтобы приподнять руку, и он поил ее такую жалкую и беспомощную.

Тишина, нарушаемая только едва слышным дыханием жертвы, длилась недолго. Белла внезапно резко повернулась на бок и, притянув к себе руку с зияющей раной, впилась в нее клыками. Тело человека в ответ судорожно дернулось и обмякло. Эдвард, отступив в сторону, с облегчением подумал, что жертва все-таки в обмороке.

Хоть в чем-то повезло. Относительно легкая смерть. Это все, на что могли рассчитывать несчастные, которые не избежали ужасной участи и попали в руки Беллы. Смерть в беспамятстве.

А Белла насыщалась. С голодным урчанием, она собственническим жестом подгребла свою добычу поближе, и впилась ей в шею, время от времени косясь в сторону Эдварда, будто проверяя, не собирается ли это существо, застывшее неподалеку, отнять у нее такое восхитительно-теплое создание, сладкое и вкусное.

Это длилось долго. Белла была слишком слаба, и ей потребовалось куда больше времени, чем обычно, чтобы выжать из своей жертвы все, что та могла ей дать. И Эдвард, терпеливо ожидая рядом, не спускал с нее глаз, каждую секунду надеясь на чудо, на то, что кормящаяся тварь, жадно рвущая свою жертву у его ног, поднимет голову, улыбнется, заплачет, сделает хоть что-то, что вернет ему его Беллу.

Но, как видно, дело и правда зашло уже слишком далеко. И все происходящее сегодня не шло по привычному и знакомому сценарию. Насытившись, она отползла к стене и села там, подтянув колени к груди – чужая и далекая. Он шагнул, было, к ней:

- Белла!

Она оскалилась и зарычала на него, и он был вынужден остановиться. Белла, вжавшаяся в стену, пригнулась, будто перед прыжком, верхняя губа приподнялась, обнажая клыки, из горла непрерывным потоком лилось угрожающее рычание. Она явно не была настроена на общение. К Эдварду на смену тупому равнодушию, с которым он наблюдал за ее «трапезой», пришло отчаяние. Все было напрасно. То, что угрожающе скалило на него клыки от стены, было кем угодно, но не Беллой. Все было зря. И единственное, что ему оставалось – просто свернуть ей шею.

А потом он вспомнил. Несси.

Он должен был попытаться. Дать им обоим последний шанс. И, усевшись на пол прям там, где и стоял, он заговорил. Тихо, запинаясь, путаясь в словах.

Эдвард вспоминал, как они познакомились, их первую прогулку и поцелуй, цвет океанской воды на острове Эсме, свое отчаяние, когда он был уверен в ее смерти и ее восхитительный прыжок в фонтан в тот памятный день в Вольтерре, шалости Несси и ее первое «мама».

В конце концов, Эдварду стало казаться, что он говорит уже много часов, что уже давно наступило утро и все это – бессмысленно. Но в очередной раз, подняв глаза, он внезапно понял, что она слушает его. Чуть склонив голову на бок, и таким знакомым жестом наматывая на палец локон. Он понял, что это последний шанс сказать ей то, что так давно мучило и сжигало его изнутри.

- Прости меня, Белла. За все. Ты знаешь, я не хотел. Все, что мне нужно в этом мире – ты и Несси. Прости меня за все эти месяцы, что ты провела здесь. Я знаю, что глупец, но я не мог, я до последнего надеялся, что… – он тряхнул головой. – Прости за эти последние два месяца. Я не забыл о своем обещании, я все сделаю, сегодня же. Просто… Белла, ты бы видела, как выросла наша девочка! Она совсем взрослая уже, наша малышка. И она так скучает по тебе! Белла, может быть, ты попрощаешься с ней? И мы закончим с этим фарсом, я клянусь тебе!

Он умолк, пристально вглядываясь ей в лицо. Белла, по-прежнему молча, сидела у стены, бездумно глядя куда-то поверх его плеча и не переставая, медленно, механически накручивала на палец прядь волос. Он ждал. Через пять минут, поняв, что не добьется никакой реакции, встал и осторожно подошел е ней. Она все так же сидела, не обращая на него никакого внимания. Эдвард наклонился и, взяв ее за плечи, поднял, придержав и убедившись, что она крепко стоит на ногах.

- Пойдем? – тихо спросил он, беря ее за руку, и вздрогнул, когда маленькие, холодные пальчики, крепко стиснули его ладонь.

И она послушно пошла за ним, все так же бездумно гладя прямо перед собой.

****

Ночь заканчивалась. Был тот глухой предрассветный час, когда в мире стоит такая полная тишина, что слышно, как возится на ветке уснувшая птаха. Они вышли к дому Калленов и бесшумно поднялись в детскую. У кроватки Несси горел ночник, и комната тонула в мягком сиреневом полумраке. Эдвард плотно прикрыл за ними дверь и обернулся к Белле, которая продолжала стоять у него за спиной, гладя в стену.

- Пойдем, - почти беззвучно прошептал он, взяв ее за руку, и потянув к кроватке. Но Белла внезапно уперлась. Она вырвала ладонь и через мгновение была уже в самом темном углу, где уселась, что-то бормоча себе под нос и разглядывая собственные ладони. Эдвард понял, что ему остается только ждать. Он уселся на пол возле кроватки Несси, прижался лбом к краю свесившегося одеяла и замер, глядя на жену.

Когда запели первые птицы, и за окном стало совсем светло, он встал, выключил ночник, подошел к Белле и, положив руку ей на плечо, сказал:
- Пора.
Она, все также пристально разглядывая свои пальцы, послушно пошла за мужем, и только у самой двери вдруг замешкалась. С недоумением оглянулась на него, перевела взгляд на распахнутую перед ней дверь и остановилась. Потом поднесла к самому лицу свои ладони, улыбнулась, будто увидела что-то необыкновенное и медленно потащила с пальца кольцо. То самое кольцо, что он, безумно влюбленный мальчишка, подарил ей всего-то год назад. И которое она ни разу не сняла с тех пор. Единственную вещь, которую она взяла в убежище с собой, и которое не трогала никогда, даже в самых сильных приступах безумия.

Зажав его в ладони, она медленно повернулась, и по-прежнему бездумно глядя прямо перед собой, подошла к кроватке дочери. Ее ладонь разжалась и кольцо, маленькой звездой скользнуло на одеяло, потерялось в его складках. С тем же застывшим лицом и совершенно пустыми глазами она вернулась и, уже нигде не останавливаясь, прошла мимо него, спустилась по лестнице и, не оглядываясь, вышла за порог.

Двое шли по просыпающемуся лесу. По лесу, полному гомона птиц, по влажной от утренней росы траве. Жизнь, о которой они так мечтали, прекрасная и удивительная бурлила вокруг, но проносилась мимо. И была как раз такой, как они и мечтали. Но не для них.
- Мы пришли, - сказал он ей в спину.
Она остановилась и оглянулась на Эдварда с радостной светлой улыбкой ребенка. Белла все-таки получила свой рождественский подарок.

Вставало солнце.